Знакомство с Ганзой. Я ведь иной раз занимаюсь Немецким орденом и конфликтами городов с орденской администрацией. Эти города, особенно, как они сами себя называли, - большие города - это участники Ганзы, из-за этого я как-то всегда держал Ганзу в поле внимания, хотя любопытства она не вызывала. Я бы сказал, что о Ганзе я в действительности очень мало знаю. Даже любезно предоставленный пару лет назад двухтомник по истории Ганзы почитал с позиции того, как и что исследовали о ней. Ганза в таких представлениях - это торговая организация, объединяющая города и что-то еще и бла-бла-бла. Собственно, этот шаблон долгое время был единственным, который позволял мне хоть что-то думать о ней.
Еще в студенчестве я был в некогда ганзейском городе... или скорее в некогда бывшем ганзейском городе Кёнигсберге, но ничего ганзейского я в нем не ощутил и не увидел, и не познал. Собор, конечно, свидетель того города. Но что от собора ганзейского?!
Спустя много лет я был в Любеке. Этот город находит в Германии, не в России. Такое замечания может показаться излишним, особенно, знатокам. Я, правда, хочу подчеркнуть, что остатки Кенигсберга в моей голове - в России, а Любек безусловно - в Германии, - между ними граница и не только государственная. Они никак в этой связи не могут быт связаны, ни как и ни чем.
В Любеке я был с провожатым. Мой некогда студент-немец решился провести небольшую экскурсию по этому городу. Надо отметить, что он приехал ради этой экскурсии чуть ли не с другого края Германии. Заодно он похвастался преимуществами проездного на поезда. Мы были в небольшой компании и у нас был не полный день, чтобы пройтись, прогуляться по городу и так с ним познакомиться. В общем, это все оказалось отличным стечением обстоятельств, чтобы уже этим запомнится. Но произошло кое-что еще.
Наша прогулка уже подходила к концу. Как-то между домов мы оказались возле еще одного храма. Тоже надо сказать, что храм был построен из красного кирпича. Точнее, надо сказать иначе: этот храм тоже был из красного кирпича, как и все предшествующие величественные постройки средневекового Любека или же другого ганзейского города - Грайфсвальда. И сейчас я понимаю, что как и Собора на Кнайпхофе, а теперь это, значит, как Домского собора на острове Канта в Калининграде. Там, в Любеке, мы стояли перед церковью св. Марии. Она была зажата между построек и потому, чтобы увидеть ее вершину приходилось задирать голову. Феликс - тот самый бывший студент, показал нам пальцы Дьявола. Пока он рассказывал о том, как дьявол помогал при постройке церкви и летал где-то высоко над сводами храма, я вспомнил тогда, что где-то читал похожую историю о какой-то из кирх Калининградской области и потому история особо не привлекла меня. Однако сейчас я понимаю, что эта история незримо соединяла все эти города, тянущиеся по Балтийскому морю. Я отвлекся и глянул на здание напротив. Что-то в нем был знакомо. Я помню тогда еще сделал снимок остроконечной стены черного цвета. Это была обратная сторона ратуши, Ратуши ганзейского города Любека. Дальше мы стали огибать церковь. Оказались под кроной большого дерева, из листьев которого проступали очертания жилых построек. Феликс тогда заострил наше внимание на одном белом доме, мол, а знаете чей это дом? Мы... я... промолчали в ответ или что-то невнятное ответили. "Это же дом Будденброков!" - ликующе сказал Феликс, но не обрел в наших глазах поддержки. Я не читал Манна к тому времени вообще. Слышал лишь имя. Феликс пристыдил компанию, а я решился прочитать это произведение по возвращению. Оно впечатлило. Оно невероятно впечатлило. Оно было о Ганзе, точнее о ганзейских городах, о купцах, которые строили и поддерживали эти города. Да, это произведение куда глубже, чем просто о месте. Но сейчас это не столь важно. Еще впечатлил возраст человека, создавшего эту эпопею. Ему было всего 26 лет!!! И в этом возрасте он напишет монолог отца семейства о роли отцовства. Мне тогда этот монолог запомнился. Запомнился он еще и тем, что я что-то подобное уже читал, да и сам Манн намекал на известного автора. Это был Артур Шопенгауэр. Шопенгауэр был там же - в Ганзе. Он тоже был сыном ганзейского купечества. Они оба могли бы стать купцами, но не стали. Они стали властителями дум. Никогда прежде Ганза не представала в таком свете. А в другом ганзейском городе поживал Кант, сын шорника. В этом есть некая ирония, что сын шорника покоится возле остатков ганзейского города. Собственно, так Ганза перестала быть просто торговой организацией. Она обрела пусть не надолго свой смысл.